Мой любимый тиран. Часть 5

Гoрoд Слeдующих Вeршин приветствовал их рaзвeщeнными крaснo-жeлтыми флaгaми, стягaми, вибрирующими нa высoких крeпoстных стeнaх, и тoлпами праздничнo oдeтых простолюдинов, вышедших нa улицы, чтoбы встретить свoeгo властитeля и его пoбeдную aрмию. Алису, выглядывающую из-за занавесок яркo рaзукрaшeнногo литтера, ослепил грaндиозность этого огромного человеческого муравейника — широкие тротуары, высокие здания с фасадами из золотистогo кварца и массы народа — она никогда не видела такое скопление людей в одном месте! И это даже не столица! Город был важным стратегическим и торговым центром на границе империи Адалардо, но как заверял ее Радован, он был всего лишь блеклой тенью перед его столицей — прекрасной жемчужиной иберийского царства — Нимоей, о которой он мог рассказывать бесконечно — с гордостью влюбленного скульптора, обожающего свое творение.

— Племянник, добро пожаловать домой, — высокий, темноволосый мужчина, с посеребренными усами, радушно раскинул руки навстречу кoртежу. Большая часть войск разместила лагерем за стенами города, только командирской элите и немногим солдатам, родившимся в этой части страны, разрешили войти в город — Радован не терпел смуты и не желал подвергать горожан нелегкому бремени содержания его армии в зaкрытoм пространстве, какой бы дисциплинированной она ни была.

— Дядюшка, — Радован легко скакнул с нетерпеливо перебирающих ногами Черного Ветра и быстро преклонил колено, опустив голову перед пожилым мужчиной. Тот мягко поднял его и крепко обнял. Затем отошедший на шаг, грузно склонился в церемониальном поклоне и протянул Радовану связку массивных ключей.

— Правитель вернулся в город, — громким, резким голосом выкрикнул он, — да здравствует Тигран Великий! — толпа собравшаяся на площади возле дворца, наблюдавшая за встречей, воскликнула. — Пока наш джехан с нами ни одно несчастье не может угрожать нам — да славится Тигран Милостивый! — продолжал выкрикивать он похвальные речи, подогревая народное обожание. Радован гордо стоял рядом, принимая эту любовь, как должное — он был их господином, их императором, ради их благополучия он мог пожертвовать чем угодно, но и взамен требовал немало — абсолютной преданности, безоговорочного подчинения, готовности идти на смерть по первому зову. Он был болезненно беспощаден в этой своей любви к родине — охранял, лелеял, холил как женщину, но также использовал её безжалостно имел когда она таяла воском в его руках, рождая новые богатства и оставаясь такой же ненасытной.

— Ну вот теперь когда с церемониями покончено, можно и отдохнуть, — спокойно заметил Радован, по-дружески похлопывая дядю по плечу, — пустишь нас на ночлег, Догуван?

— О чем речь, сынок, всегда рад тебя видеть. Ты не часто балуешь старика — сослал меня в эту почетную ссылку... То за два года не виделись ни разу, то дважды за четыре месяца меня удостаиваешь такой чести. Уж не решил ли ты поменять наместника? — мягко пожурил он племянника. Слова его можно было и в самом деле принять за шутливое негодование немолодого человека, утомленного долгим одиночеством, если бы не властная мощь, пронизывавшая всю его фигуру и пронзительный взгляд узких глаз, смотревших внимательно и напряженно из-под кустистых бровей.

— Дядя, ты всегда был таким, — Радован посмеялся в ответ. — Никогда и в мыслях не возникало, что кто-то справится с моими границами лучше тебя. И кому еще можно довериться, если не ближайшему родственнику?

Пожилой мужчина взглянул на него и кивнул в знак уважения. Оба понимали, что эта игра в притворные комплименты лишь начало их бесконечного спора. Догуан был слишком амбициозен, чтобы быть надолго отстраненным от столицы, но не осмеливался вступить в прямое противостояние со своим племянником, опасаясь его мощи. Пятнадцать лет назад, когда умер отец Радована, его младший брат надеялся, что теперь пришел его черед наслаждаться властью, пока едва достигший совершеннолетия племянник будет предаваться развлечениям с женщинами и охоте. Однако к его удивлению и вскоре возникшему благоговейному страху, Радован крепко стоял на ногах и не поддался от в одночасье свалившегося на него бремени царствования. Он не нуждался в советах ни родственников, ни государственных мужей, служивших при его отце. Он погрузился в управление государством со всей страстью молодого, пытливого ума — разбираясь во всем самостоятельно и редко полагаясь на чужие суждения.

Когда один из князей восстал, желая отделиться от империи, двадцатилетний император встал во главе войска и молниеносно сломил сопротивление, собственноручно казнив предателя. Догуана до сих пор передергивало при воспоминании о том дне, когда племянник, которого он привык считать мальчишкой, с обнаженным торсом и безразличными глазами, не обращая внимания на брызги крови и кусочки плоти, покрывшие липкой жижей его гибкое сильное тело, точными ударами молота дробил кости осужденного. Крики того все еще стояли в ушах. Радован же словно не слышал его мольбы о прощении, как в солнечных лучах купаясь в его боли и отчаянии.

Тогда всем стало очевидно, что наследник, несмотря на свою юность, не обладает управленческими навыками. Догуан был умен и хорошо усваивал предоставленные ему и другим членам знать уроки. Но это не ослабляло его желания найти слабое место в броне племянника. Он не мог быть абсолютно неприступным, и у него должны были быть уязвимости, о которых он мог бы рассчитывать на выгоды для себя. Но ни чудесные дары, ни прекрасные наложницы, ни опий или устроенные им кровавые развлечения, казалось, не затронули сердца правителя. Он не отказывался ни от чего из предложенного — наслаждаясь и женщинами, и яствами, и боями на арене в его честь, но ничто не ослабляло его защиты, не смягчало его нрава. Он был истинным сыном своего отца, как бы сам не относился к покойному тирану.

Догуан преданно склонял голову, не смел пречить приказам, но внутренне горел от зависти и злости, не оставляя надежды, что однажды найдет способ сбить спесь с гордого мальчишки, ставшего его властелином. Поэтому сейчас он недоумевающе рассматривал разукрашенный паланкин, окруженный воинами, что проследовал во двор его замка в середине сопровождавшей правителя процессии. Оставшись снаружи под предлогом заботы о размещении почетных гостей, предоставив старому сенешалю честь проводить господина в его покой, наместник с изумлением смотрел на тонкую, закутанную в газовую шаль фигурку, выскользнувшую из повозки в сопровождении служанки. Издалека лица женщины было не разглядеть, но насколько он знал, жены Радована никогда не покидали пределов Нимы. Значит, женщина была очередной любовницей. Но не слишком ли много чести для простой шлюхи, чтобы привести ее в дом своего родственника? Радован не мог не знать, что это против светских правил — позорить дом почтенного человека присутствием женщины легкого поведения! Тем более он, как радивый хозяин, конечно, предложил бы ему женщину для постели из своего многочисленного гарема. У него как раз была на примете парочка неглупых рабынь, недавно привезенных со островов Двуликого Вулкана — он все еще не оставлял попыток подложить под племянника женщину, что сумела бы так распалить его, что не была бы выставлена из его покоев сразу по окончании, а завоевав доверие, стала бы неоценимым источником сведений для своего хозяина.

Тo, чтo племянник привез с собой свою наложницу, говорило о ее ценности для него, поскольку он не желал расставаться с ней и оставлять в лагере за пределами города. Это как разрушало его тщательно задуманные планы, так и открывало простор для новых возможностей. Потирая руки от нетерпения и от еще не полностью сложившихся в голове мыслей, Догуван вызвал вернувшегося сенешаля.

— Ты уже разместил джехана?

— Да, господин, в западных покоях как вы велели, — раболепно склонившись, ответил длиннобородый старик, звеня ключами на поясе.

— А женщина?

— Император приказал отвести ей отдельные покои рядом с ...

его. Я подумал о Хрустальном крыле, где бывала жила госпожа, да поют с нею боги.

— Нет! — взметнулся наместник. — Я не хочу чтобы шлюха моего племянника жила в комнатах моей покойной жены. Но и обидеть императора непочтением я тоже не стану, — добавил он в ответ на испуганно-вопросительный взгляд старика, — отведи ей красивую комнату в гареме, ту что соединяется коридором с покоями императора — ничего прогуляется, не царских кровей девка. Пусть о ней позаботятся, как о дорогой гостье, но прикажи, чтобы в общую залу к женщинам ее не пускали.

Старик сенешаль снова почтительно поклонился, соглашаясь с мнением хозяина.

— И вот еще, после обеда пошли к императору Тину и Донату, думаю, он будет рад такому вниманию, — решил все же не отступать от первоначального плана наместник — заодно и проверит, насколько дорога ему эта девчонка.

Во время обеда, что был подан после того, как император освежился и привел себя в порядок, Догуван изо всех сил старался не пасть в грязь лицом, хвастаясь своими достижениями в деле управления провинциями. Он распрашивал, с интересом и едва осознаваемым восхищением слушал о завоевании Речных Земель, об удачном походе, надеясь услышать и о женщине, что привез с собой племянник.

Он уже успел увидеть ее, пока она мыла в банях, заглядывая в одно из специально замаскированных окон, что позволяли следить за жизнью и порядком в гареме. Она была безусловно прекрасна — с нежной золотистой кожей, русалочьими глазами и длинными кудрями цвета спелой пшеницы, достигавшими ниже бедер. Но он видел женщин намного привлекательнее ее — гораздо более изящных, с более пышными формами и обольстительными изгибами. Так что маловероятно, что она притянула его хладнокровного двоюродного брата одним только своим видом. Девушка была неуклюжей, явно нервничала и стеснялась прикосновений евнухов к своему обнаженному телу. Может быть, в этом дело? Может быть, зря он послал к императору развратных искусниц в любви женщин, может быть, тот предпочитал скромниц? Что ж, если на то пошло, этого добра у него тоже хватает. Сам он не любил возиться с девственницами, предоставляя евнухам проводить обряд инициации, наслаждаясь страхом молоденьких одалисок перед мощным деревянным фаллосом на длинном жезле, которым на его глазах разрывали их узкие, щедро умасленные щели. Потом, когда девушки приходили в себя, начиналось их обучение и только после, овладев любимыми хозяином приемами в искусстве сладострастия, они, если все еще были ему желанны, попадали на его ложе.

— Как прошло распределение пленных рабов? — вырвал его из туманно-приятных воспоминаний требовательный голос императора.

— Все в порядке, племянник, тебе не о чем беспокоиться, — поспешил заверить наместник, — женщин рассортировали и развезли по провинциям — рабочие руки на полях сейчас в цене. Тех, что помоложе и покрасивее, отправили на рынки.

— И дети? — неожиданно спросил Радован.

Догуван недоуменно встряхнул головой и всем телом грузно развернулся к племяннику, полагая, что не понял сути вопроса — для него рабы не делились по возрасту, только по цене и возможной выгоде.

— Дети? — переспросил он, — кого ты имеешь в виду? Девочки разошлись быстро — ходовой товар, много желающих вырастить себе послушную служаночку — для удовольствия ли или так по хозяйству. Да и любителей нераспустившихся цветочков хватает. Мальчишек, что послильнее, кто опрокинутся после кастрации, забрали на галеры и рудники, слабых продали по дешевке как домашних евнухов. Империя большая — всем работа найдется, — добавил он, не в силах истолковать причины мрачного выражения лица племянника.

— А как же усыновление? Согласно старому закону, который я восстановил, желающие бездетные пары имеют право бесплатно забрать пленных детей в семьи, чтобы вырастить их как свободных граждан империи. Сколько таких было? — бурля праведным гневом потребовал отчета Радован.

Наместник лишь беспомощно развел руками.

— Закон то не новый, племянник, но уж больно странный для нашего народа. Кто ж захочет к себе бездомного волчонка в дом взять? Если уже жена бесплодна, лучше от рабыни собственное дитя прижить, чем чужого воспитывать. По всей империи за эти годы не больше десятка случаев усыновления наберется. Но если император пожелает, я повелю князьям собрать более точные сведения.

— Да, желаю, — отрезал Радован, — пусть все пришлют списки: сколько, куда и какие рабы были отправлены — поименно!

— О, как ты ошибаешься, мой племянник. Кто же на самом деле считает рабов расходным товаром... И не стоит оскорблять наместников таким недоверием, — пытался успокоить его раздраженного повелителя. Здесь тоже требовалась ревизия — поставки рабов приносили казне значительные доходы, но если в этом дело углубиться, то не так сложно установить, что часть золотого потока успешно обходила государственные казначейские сумки.

— Дядя! — отозвался на это Радован, — я желаю быть осведомленным о всем, что происходит в моей стране. И если я требую отчета о рабах, то прошу предоставить его достойным образом, а не уклоняться от ответа. Если вам не хватает мудрости понять мои намерения, то нет нужды вмешиваться!

Догуван вспыхнул от этих оскорбительных слов, его так и подмывало ответить гневной тирадой, потребовав уважения к своему опыту и положению его как старшего родственника — замены отца по сути, но он, проглотив обиду, благоразумно решил промолчать и перевести разговор на другую тему.

— Я слышал, что твоя молодая третья жена беременна. Нет ли уже известий о новом маленьком принце? — спокойно поинтересовался он, выдавая себя за любящего дедушку.

— Да, гонец только недавно прибыл, — безразлично бросил Радован, — у меня еще один сын.

— Ну так это же замечательно, сынок! Поздравляю! — с явно преувеличенным восторгом воскликнул наместник. — Теперь нашему роду ничто не угрожает — с четырьмя законными сыновьями у тебя будет кому передать свое великое наследие, даже если твои жены перестанут интересовать тебя. Твой долг выполнен. Возможно, теперь ты захочешь завести себе птичку не только для удовольствия тела, но и сердца и ума. Вот хоть выбирай любую из моего цветника, — пошутил он грубо.

— Благодарю, дядя, я ценю твоё предложение, но вот затруднений с поиском отзывчивой женщины у меня нет. Могу и тебе помочь, — усмехнулся он, легко переходя на ироническое подтрунивание.

Дальше обед продолжился в более спокойном, расслабленном ключе, оба мужчины на время решили отложить былые распри и насладиться поданным пиршеством. Радован рассеянно слушал красочные речи дяди, механически выделяя главное в этом неприкрытом словоблудии, но мысли его то и дело возвращались к Алессии. Как она там? Устроили ли её, как он приказал? Непугана ли этим огромным городом, чужой обстановкой, обилием слуг? Он привязался к ней, успел привыкнуть к её ненавязчивому присутствию — робким вопросам и терпеливому вниманию к его рассказам. Всё время похода она была рядом, и сейчас сердце его было не на месте. Он стремился побыстрее увидеть её, зарыться в душистые волосы, утонуть в зелени глаз, но специально поддерживал наскучившую беседу, строясь собственными порывами, желая полного контроля над своими чувствами. Он в глубине души понимал, что она становится для него чем-то большим, чем просто очередной игрушкой, но уверял себя, что это не имеет значения, что он просто не взял её ещё и от этого томится. Он чувствовал, что она уже готова к близости, что страхи её и воспоминания о надругательстве, если не растаяли, то подернулись дымкой. Она каждый раз трепетала в его руках, горячечно прижималась, когда он ласкал и целовал её — все её тело неосознанно просило большего. Но он все не решался заковывая себя в тугие тиски аскетизма.

Он уговаривал сам себя, что не желает этого делать, пока она боится его – но она уже давно перестала, ее огромные глаза, только заглядев его, наполнялись радостью, доверием и любовью. Затем он убеждал себя, что ей будет неприятно, если бы это произошло в палатке или повозке,...

посреди лагеря, где каждый может их услышать – но теперь они в замке, где он один в огромных покоях. Он позволял себе думать о ее юном теле, раскинувшемся на атласных покрывалах, но тут же отталкивал себя. Нет, ещё не время. Ему не хотелось нарушить ту связь, что была между ними, не хотелось терять ее наивную преданность.

В его мечтах он поселил бы ее в красивом уютном доме в пригороде Нимы, подальше от дворца, от гарема, придворных, его жен и детей, и навещал бы там. Там бы он был просто ее милым лордом Радо и на время хотя бы в ее глазах перестал быть грозным тираном. Он чувствовал, что только так, проведя жесткую границу между своим миром и сказкой, которую для нее создаст, он сможет с легкостью контролировать свою привязанность, не опасаясь разорваться между тем, кто он есть, и кем становится, находясь рядом с ней... Возможно, тогда взгляд ее всепонимающих глаз, в которых не было ни капли осуждения, перестанет терзать его во сне и наяву, заставляя внутренности сжиматься от неприятного, незнакомого чувства, которое вполне могло быть виной...

Все ещё размышляя о своей юной нимфе, перевернувшей его размеренную, лишенную привязанностей жизнь с ног на голову, Радован, покончив с обедом, отправился в свои покои, повелев дяде вызвать совет на завтрашнее утро, планируя разобраться во всех делах провинции, требующих его внимания, и дать указания о постепенном слиянии новых земель в составе империи. У него были большие сомнения на счет того, справится ли его амбициозный дядюшка с этой задачей, уж болно часто тот, по отчетам приставленных соглядатаев, путал казну провинции с собственной.

В комнатах его уже ожидали слуги, наполняя водой большой, низкий бассейн в прилегающем помещении. Пухлая, крепкая женщина с крупными алыми руками расстилала простыни на низкой, узкой тахте, готовя масла для растираний.

— Как моя маленькая пленница? — спросил Радован у доверенного слуги, молчаливо помогавшего ему снять одежды, — я надеялся увидеть ее здесь по возвращению.

— Госпожа уснула, мой джехан, Кара сказала, что она была слишком утомлена после дороги. Я осмелился разрешить ей, полагая, что вы будете рады провести ее позже.

— Ты поступил правильно, Прайм, — похвалил Радован, — нам всем нужен отдых. Думаю мы не задержимся в Городе больше пары дней. Приглядывай за ней пока.

— Конечно, мой повелитель, — склонился в подобострастном поклоне слуга, пока Радован укладывался на кушетке, предоставляя себя на растерзание сильных рук массажистки.

— Докладчик прибыл? — спросил он, наслаждаясь ноющей болью в мышцах, размягчаемых опытными пальцами — все же почти четыре месяца похода давали о себе знать, он уже и забыл о такой роскоши.

— Да, он здесь.

— Зови! Послушаем, чем занимались наши досточтимые князьки во время моего отсутствия.

Вошедший был также далек от образа шпиона, как сам разомлевший Радован в этот момент был далек от образа непоколебимого императора. Среднего роста, в неброской, но добротной одежде, полный спокойного достоинства, с зачесанными назад седыми волосами и ничем непримечательным лицом, он скорее напоминал загитового торговца или деревенского старосту на пенсии. Но под маской почтения и благополучия скрывался один из самых живых умов империи, чьим мнением Радован очень дорожил. Катор был его глазами, ушами, а зачастую и быстрыми, хладнокровными руками, вооруженными острым лезвием там, где они были нужнее всего. А сейчас приграничные провинции и замыслы его родственников внушали все больше и больше опасений.

В то время как Катор с непроницаемым ироничным тоном рассказывал все, что ему удалось узнать, Радован мрачно слушал, изредка скрежеща зубами, когда массажистка разминала особо болезненную мышцу. Закончив с массажем, он жестом руки отпустил слуг и присев, обернутый только простыней вокруг бедер, внимательно посмотрел на Катора.

— И что сам ты думаешь обо всем этом? — спросил Радован.

— Зверинец повелителя слишком разжирел, — усмехнулся Катор, не испытывая страха возвращая прямой взгляд хозяина. — Вот дурью и маются. Им либо надо новую жертву бросить на растерзание, либо подорвать ряды, чтобы повардам не было легко. А то империя растет, вот они и возомнили, что везде ты не углядишь.

— Не могу же я размножаться и на самом деле! — прорычал Радован без стеснения проявить слабость перед старым товарищем. Тот лишь философски пожал плечами — он был с императором с самого начала и никогда не пожалел, что сделал ставку на молодого правителя, пока старая знать грызлась у трона. Радован всегда находил выход из положения.

— Ладно, можешь идти, мне надо подумать, — устало признался Радован. Катор не заставил себя просить дважды.

Мужчина, отбросив простыню, с наслаждением играя упругими мышцами и потянувшись всем своим крупным хищным телом, спустился в воду. Бассейн был не настолько большим, не глубоким, чтобы в нем плавать, но достаточно широким, чтобы лечь на воде, разкинув руки, позволяя окутать все тело. Закрыв глаза, Радован откинул голову, стараясь расслабиться и отрешиться от назойливых мыслей. Маленький фонтан в углу тихо журчал, напевая воспоминания. Он думал об Алессии, о том, как впервые увидел ее обнаженной нимфой, выходящей из маленького, зачарованного озерца. Томление наполнило чресла. Он несколько недель уже обходился без женщины — берега ее и не позволяя себе облегчения с другой. Сейчас, находясь на взводе после принесенных Катором новостей, он не до конца понимал, с чего это вдруг ему вздумалось блюсти такой строгий целибат.

Тихий шум воды, деликатное прикосновение к мускулистому бедру разбудили его. Рядом в воде находилась привлекательная женщина с полными губами и оливковой кожей, которая явно была уроженкой островов. Ее прямые черные волосы были собраны в хвост, а ее крепкие груди с темно-коричневыми сосками поднимались над поверхностью воды. Девушка продолжала ласкать его, прикасаясь своими пальцами к его возбужденному члену. Поддавшись желанию, мужчина подошел ближе к бассейну, чтобы притянуть ее к себе. Девушка без слов опустилась на колени перед ним, приготовившись для страстного поцелуя. Ее руки крепко обхватили его шею, а ее груди как будто легли в мужские ладони.

Наслаждаясь соблазнительными поцелуями девушки и отвечая на ее страстные прикосновения, Радован почувствовал такое же горячее присутствие на своей широкой спине, которое покрыло его легкими поцелуями. Повернувшись, он встретился с желтым котячьим взглядом другой женщины, похожей на чаровницу, которая сейчас раскачивалась на его бедрах. Единственным отличием была неснятая одежда, теперь облепившая ее мокрое тело. Девушка улыбнулась и перехватила его губы, проникая скользким языком в его рот, пока ее сестра нетерпеливо двигалась по его наполненному кровью стволу, еще больше возбуждая его. Девушки соперничали друг с другом за его внимание: они нежными руками скользили по его сильному телу, оставляли следы изумительных поцелуев, прижимались своими грудями к его спине и животу, мурлыкали от удовольствия как кошки и чуть не шипели друг на друга в борьбе за его ласку. Радовану оставалось только полностью отдаться этим экзотическим красавицам. Последней его связанной мыслью было, что оргазм будет как раз вовремя и после он сможет навестить свою маленькую фею, не опасаясь нарушить тщательно продуманные планы своей страстностью.

Алисия резко проснулась, словно выбравшись из глубокого сна. Сердце бешено колотилось, а на душе было неспокойно, хотя она не могла вспомнить даже малейшего кусочка своего кошмара. Немного придя в себя, она огляделась — в комнате никого не было, на ...

различном, низком столике с извилистыми, позолоченными ножками в форме виноградных лоз, одиноко горела свеча, отбрасывая длинные тени в наступающих сумерках. Она смутно помнила, как после обеда Кара предложила ей прилечь отдохнуть, и она, к своему удивлению, несмотря на одолевавшие ее тяжелые предчувствия, и в самом деле провалилась в сон.

Сколько же времени она спала? Ее лорд Радо наверно уже должен был вернуться со званого обеда в его честь. Он обещал проведать ее вечером. Утром, одеваясь в парадное облачение перед входом в город, он был чрезвычайно ласков с ней, пытаясь уверить, что с ней ничего плохого не случится, слуги всегда будут рядом, и даже если он не сможет приблизиться к ее паланкину во время процессии, что делал так часто в последние пару недель, она не должна из-за этого переживать — таковы нравы высшей знати, он прикажет хорошо ее разместить и навестит, как только освободится.

Алисия, с тоской вспоминая его уверенные слова, с горечью думала о том, что будь она простой служанкой при нем, ей не пришлось бы терпеть эти непонятные церемонии. Слуги не стесняясь шныряли из покоев в покои, устраивая своего господина, лишь она чувствовала себя лишней, мешаясь у всех под ногами. Кара была весела и полна энергии, радуясь наконец вернуться к изысканности дворцовой жизни. Она суетливо восторгалась комнатой, предоставленной для Алисии, перешептывалась с местными слугами, и сама щебетала как птичка, чего Алисия от нее никак не ожидала.

Когда Кара предложила Алессии пойти в баню, та согласилась, надеясь хоть чем-то отвлечься. Но не предвещавшее никаких волнений обычное умывание превратилось для девушки в пытку, когда оказалось, что кроме Кары в банях все время присутствовали лысые евнухи, стремившиеся услужить ей с еще большим рвением, чем Кара и Прим, к которым она уже привыкла. Да и баней эти комнаты было сложно назвать - они совсем не напоминали маленький деревянный сруб за их домом возле ручья, где они мылись в стареньких латунных лоханях. Комнаты были огромные, наполненные ароматным паром, расположившиеся длинной анфиладой, предлагая различные процедуры для очищения как тела, так и духа. Ее долго отпаривали, потом купали поочередно то в горячей, то холодной воде, терли жесткими мочалками из конского волоса, накладывали специальные глины и масла, от чего кожа ее стала прозрачной и нежной, а волосы гладкими и шелковистыми, как в детстве. Евнухи, ошарашенные ее сопротивлением их услугам, следовали за ними молчаливыми тенями, предоставляя Каре самой заботиться о своей госпоже, что та делала с восторгом, чувствуя себя скульптором, создающим чудесное произведение искусства.

— Госпожа, вы так прекрасны, — благостно сложив руки на животе, отстранившись, служанка любовалась своей работой. Алессия, поспешно натягивавшая простыню, стараясь скрыться от любопытных глаз лишь отмахнулась от ее слов. — Господин несомненно будет доволен, когда увидит вас сегодня,— нисколько не сомневаясь продолжила Кара.

Алессия вздрогнула, и широко распахнув глаза вопросительно уставилась на Кару. Что она имела в виду? Неужели она думает, что Радован сегодня... Алессия испуганно остановилась, поймав недоумевающий взгляд Кары, страшась развивать мысль. Кара не могла знать, что император еще не взял ее — она, как и все в лагере была уверена, что Алессия его наложница, так что в ее замечании не могло быть никакого потаенного смысла. Она просто радовалась тому, что сможет угодить хозяину, приведя его игрушку в достойный вид.

Однако Алессию этот момент испугал до дрожи. Она уже привыкла к тому, что он ничего не требует от нее, ей было уютно и спокойно с ним. От его ласк она волновалась, ждала большего, но как-то забыла о том, что однажды он захочет и в самом деле это взять. И возможно именно сегодня... Забытый был страх сковал ее внутренности, не давая вздохнуть. Напрасно она уверяла себя, что хочет именно этого, что просила его об этом, что это, наконец, даст ей ощущение смысла в ее сегодняшнем существовании, что она перестанет чувствовать себя мошенницей, не выполняющей своей части договора. Она пыталась думать лишь о его улыбке, его теплых губах, твердом теле, к которому так сладко было прижиматься, но память настойчиво подбрасывала другие воспоминания — о разрывающей напополам боли, когда ее насиловали солдаты, бросив на кухонный стол в ее доме, о остром чувстве стыда и унижения, когда Аскольт исследовал ее растянутое на земле обнаженное тело, о запахе перегара и рвоты, когда Гарт тискал ее грудь, прежде чем взрываться на нее.

Алессию трясло и рядом не было ее любимого лорда Радо, чтобы развеять ее страхи в своих крепких объятиях. Она должна быть храброй, уверяла она себя, только так она сможет выжить и отблагодарить своего спасителя за то, что избавил ее от участи продажной шлюхи. Тогда она не видела для себя другого выбора, была готова отдать свое тело тому, кто предложит больше, а сейчас сходит с ума от того, что мужчина, к которому она привязалась всем сердцем, желает ее и, возможно, хочет наконец скрепить их договор действием гораздо более важным, чем любая печать в мире.

Невозможно больше лежать в постели, Алессия вскочила с низкого ложа, слишком возбужденная, чтобы думать о чем-то еще, кроме острой необходимости увидеть его — и пусть будет, что будет, лишь бы покончить с этой мучительной неизвестностью. Ей нужно заглянуть в его глаза, чтобы вспомнить о его нежности, чтобы понять, как она ему необходима, и как долго он еще готов ждать. Она просто слишком взволнована, город и дворец произвели на нее угнетающее впечатление, а повсюдуевники, и едва слышные доносившиеся из гарема веселые голоса, не добавили уверенности; вот и подступили отодвинутые за глубины сознания страхи.

Днем Кара, скрывая свои тревожные мысли за улыбкой на лице , показала ей потайную дверь в задрапированном алькове её комнаты , открывающуюся в коридор ,ведущий к покоям ,где расположил император , предупредив , что господин скорее всего придет к ней таким путем , и что её комната, находящаяся на границе гарема, была построена в свое время именно для фавориток, пользующихся гораздо большей свободой по сравнению с другими обитательницами , не имевшими никакой возможности выйти из него без сопровождения евнухов.

Алессия, набравшись смелости , раздвинула тяжелые скрывающие двери драпировки и ,нащупав тяжелое железное кольцо , потянула его, открывая проход в темный, освещенный лишь парой висящих на стенах факелов коридор. Ступив на каменный пол босыми ногами , девушка зябко поежилась в своей тонкой, газовой рубашке , но не желая возвращаться , лишь обхватила себя руками, чтобы согреться и побежала, легко ступая, желая побыстрее преодолеть отделяющее её от любимого пространство. В конце тоннель внезапно обрывался ,упираясь в единственную дверь . Девушка мужественно, с замирающим сердцем ее распахнула, ожидая войти в полную людей комнату , но внутри было тихо. Войдя , Алессия обнаружила себя в прихожей , полной сундуков и наспех сваленных доспехов. Пройдя через неё , девушка оказалась в большой спальне - здесь трещал огонь в очаге, отгоняя холод первых холодных ночей на склоне лета , а на столике возле постели стояла ваза со сладостями и наполненный вином графин, явно недавно приготовленный предусмотрительными слугами. Алессия в нерешительности остановилась . Может её лорд ещё не вернулся? Может ей стоит остаться ждать его здесь? Он вряд ли разозлится на неё,ведь все эти недели она всегда делила с ним постель.

Она счела, что идея оказалась удачной. Тем более здесь, где были расставлены его вещи, и казалось, он невидимо присутствовал в каждом уголке, она почувствовала себя спокойнее и увереннее, а только что испытанные страхи показались выдуманными — она снова была твердо уверена, что он не причинит ей боли. Внезапно, из соседней комнаты донесся приглушенный смех и тут же знакомой вибрации тело отозвалось на глубокий бас Радована, чей голос Алессия не перепутала бы ни с чьим другим. С радостным предвкушением девушка рванулась из комнаты на встречу любимому,...

надеясь побыстрее закрыться в его объятиях, но в шоке застыла на пороге купальни, не в состоянии осознать представшую ей взгляду картину.

Радован лежал на краю, свив ноги в еще исходящий паром бассейн, а на нем распластавшаяся, безудержно скакала прекрасная, темнокожая девушка. Ее полные груди подскакивали и колыхались от каждого движения, ударяясь о крепкую мужскую грудь, глаза были закрыты, а лицо искажено наслаждением. Мужские руки крепко держали ее за ягодицы, заставляя еще больше прогибаться, раскрывая, яростно подталкивая на встречу вздыбленному члену. Другая девушка, не вылезая из воды, расположилась между ног повелителя, длинным, узким язычком поочередно щекотала то окаменевшие яйца мужчины, то растягиваемую его руками заднюю дырочку сестры, добавляя обоим наслаждения. Ей тоже хотелось ощутить внутри твердый член господина, но она терпеливо ждала своей очереди, упиваясь своей ролью. Повелитель молод, его хватит не на один раз, она еще успеет насытиться им, а если повезет и они сумеют очаровать его, то ей больше никогда не придется вылизывать вялое хозяйство наместника. Быть любимой наложницей императора, жить в столице, наслаждаться роскошью — от этих мечтаний лоно девушки наполнялось кровью и подрагивало, приближая головокружительный оргазм.

— Ооооо, нет! — резкий и отчаянный крик прервал троицу на финишной прямой. Радован, с годами тренировок, мгновенно оценил ситуацию и с трудом подхватил измотанную девушку, которая едва смогла устоять после напора.

Вскочив, не обращая внимания на удивленные и разочарованные вскрики сестер, он бросился к раскрытой пополам девушке Алессии. Ее рот все еще был широко открыт в безмолвном крике, а из глаз хлынули потоки больших слез.

— Милая, мое счастье, — он схватил ее в объятиях, пытаясь успокоить. — Это ничего не значит...

Девушка яростно вырвалась из его объятий, оттолкнув его.

— Нет, не надо, не подходи ко мне... пожалуйста! — взмолилась она, держа его на расстоянии вытянутой руки. Затем у нее скрутился спазм и ее вырвало. Ее переворачивало наизнанку, а он в ужасе стоял, не зная, что делать. Он попытался обнять ее, подержать за волосы, но она ощутив его все еще стоящий колом член, резко дернулась и еще хуже заплакала.

Не давая ей вновь оттолкнуть себя, Радован подхватывает ее на руки и вместе с ней опускается на массажную кушетку, чтобы она могла выплакаться. Напуганные девицы давно исчезли, они были одни в огромной купальне, все еще полной ароматов благовоний, испорченных кисло-сладким запахом рвоты. Налив бокал розовой воды, молча протягивает ей.

— Ма хаз... милая, не убивайся ты так... я — мужчина! — смущенно пытается объяснить он, впервые в жизни не в состоянии подобрать приличествующих случаю слов.

— Я знаю! — в негодовании вскрикивает девушка. — Знаю, что ты мужчина! Но почему ты не взял меня? Ты предпочел их... Зачем я тебе тогда? Кто я для тебя?

Слова вылетают одно за другим. Она никогда не осмеливалась так с ним разговаривать, требовать. Но сейчас ей не страшно. Боль, ощущение собственной ничтожности настолько велики, что она не боится его гнева.

— Ты еще не готова, — пытается объяснить он, — ты заслуживаешь большего... Ты — моя фея, мое сокровище, я не могу обращаться с тобой, как с обычной шлюхой...

— Я — никто! Ты заставил меня поверить, что я особенная... что что-то значу для тебя... — задыхается в рыданиях девушка.

Он качает ее как младенца, обхватив сзади за талию, не зная, что сказать, как объяснить, но понимая, что не может ее потерять.

— Лучше бы ты вел себя со мной, как с обычной рабыней! Я бы знала, чего ждать. Моя жизнь была бы проста и понятна! Но вместо этого ты обращаешься со мной, как с принцессой, наряжаешь как куклу, улыбаешься, ласкаешь... Но не пускаешь меня никуда дальше моей золоченой клетки... Я не понимаю... Не знаю, как жить... Ты хуже тех солдат, что брали меня силой! Тогда я хотя бы знала, почему они это делают...

— Не говори так, прошу тебя, это неправда! Ты нужна мне. Я готов оберегать тебя от всех, только бы ты была счастлива!

— От всех... кроме себя, — немного успокоившись, грустно шепчет девушка. Разворачивается лицом к нему и с вызовом глядя в его полные тревоги глаза, заключает: — ты, только ты сам, можешь причинять мне боль. Ты ведь этого хотел, мой лорд Радо, самолично наслаждаться моим страданием? Об этом ты меня предупреждал тогда, когда говорил, что тебе, возможно, понравится причинять мне боль?

В словах Алисы отражается отчаяние, но также что-то новое - она стремится уязвить его, задеть за живое, сделать ему хотя бы немного больно, чтобы не страдать в одиночестве.

- Что за глупости ты несешь, девочка! Я не садист, как твой первый хозяин! Я не истязаю женщин! У меня нет в этом нужды! Они сами приходят и просят, чтобы я отымел их! Одна лишь ты закатываешь глаза и дрожишь в моё присутствии!

- А ты хотел, чтобы я, как те одалиски, вылизывала тебя? Выпрашивала твоих ласк? Мой первый хозяин - Аскольт был так добр, чтобы научить меня! Я могу! Если это то, что тебе надо!

- Алисия, милая, перестань! Все не так! Ты же понимаешь? Они - никто, просто тела, а ты отрада моей души, моя прекрасная фея...

- Ты хуже чем они! - с злостью глядя в черные глаза Радована, шипит Алисия, вырываясь и сползая с его колена. - Им надо было только мое тело, а ты хочешь забрать все! Но я тебе этого никогда не отдам! Ни один хозяин не может забрать даже у самого ничтожного раба его душу! Ты - изверг, тиран, убийца! Но меня ты не получишь!

Радован в ужасе от вспышки её ярости. Он никогда бы не подумал, что его тихая, ласковая, понимающая нимфа способна на такую злость. И что он - предмет этой злости. Он привык видеть только любовь, преданность и радость в её глазах. Он знаком был с её слезами, с тоской по погибшим и утерянным близким - он знал, как с этим бороться. Но он чувствовал себя абсолютно беспомощным перед этой безумной ненавистью.

Но к его возрастающей растерянности Радован внезапно ловит себя на мысли, что молнии в её глазах, не высохшие слезы на щеках, соблазнительная поза на коленях, с задернутым, в волнении скомканным в кулаках краем рубашки, делают её только ещё желаннее. Она прекрасна в этой своей праведной злости, и ему как никогда прежде хочется прижаться ртом к её пылающим губам, чтобы почувствовать этот жар, растопить этот гнев, сгореть вместе с ней до тла. Его было опавший член, резко наполняется кровью, требуя своей доли радости в разразившейся здесь бури эмоций, глаза хищно загораются, тело напрягается, изготавливаясь для молниеносного прыжка.

Алессия, чувствуя себя иначе, чем раньше, внезапно вскакивает с кресла и пытается убежать, словно испуганное животное, потерявшее свою ярость и храбрость. Но ей не удается далеко убежать - Радован мгновенно настигает ее и сильно дергает за руку, прижимая к себе, зажав в тиски своего большого мускулистого тела.

— Тссс, — шепчет он, погружаясь в ее шелковистые кудри, — ты же этого хотела, моя хазяйка.

Его руки скользят по ее дрожащей коже, в голове царит хаос. Он только что пережил стыд, испуг и беспомощность - чувства так давно забытые, что сейчас кажутся нереальными. Затем последовали гнев и похоть - более узнаваемые эмоции и значительно легче контролируемые. Пусть все пошло не так, как он планировал, но сейчас она в его руках; если она его хочет - это все, что имеет значение. Здесь он на своей территории и знает, что нужно делать.

Девушка молча сопротивляется ему, вырывается, изо всех сил отвращает голову от его ищущих губ. Но она слишком слаба и неопытна, а он силен и знает цену своей мужской привлекательности. Поцелуи его опускаются туда, где она их не ждет - обжигают откинутую шею, румянеющие щеки, впиваются в чувствительные места за ухом. Ее дыхание учащается, кровь шумит в ушах. Только что пережитое эмоциональное потрясение требует физического разрядки. Она не замечает, как начинает расслабляться, как начинает тянуться за его губами, жаждущими новой ласки. Ей так хочется забыть обо всем, подобно страшному сну. Сознание готово отключиться, подчиняясь желаниям плоти - здесь только он, его руки на ее спине, его губы на ее губах, его слова в ее сердце - она ему нужна, а все остальное не важно...

Она не замечает, когда он ослабляет объятие, подхватывает ее и несет в спальню - только крепче обнимает за шею, наслаждаясь его страстным поцелуем в своем рту. Не замечает, что укладывая ее на простынях, он сдергивает с нее тонкую рубашку - только сильнее прижимается к нему, каждой клеточкой тела ощущая жар его кожи. Не замечает его восхищенного, собственнического взгляда, когда он, приподнявшись на локтях, на миг отстраняется, чтобы расположиться между ее бедер - только истомно закрывает глаза, нетерпеливо ожидая его проникновения. Она отдается ему с ненасытной, юной страстью, он берет ее с восторгом и яростью, наслаждаясь каждым легким стоном, каждым мимолетным движением ее тела, живущего словно своей жизнью. Она не помнит себя, не помнит, кто он - есть только мужчина и женщина, переплетшиеся в жарких объятиях.

Только на один миг Алессия выныривает из состояния сладострастного забвения - когда он, быстро двигаясь в ней, внезапно резко дергается и подмяв под себя, хрипло стонет, извергая в нее горячее семя. В этот момент она слышит чей-то пронзительный крик, и с недоумением, за мгновение до того, как сорваться с вершины ввысь вслед за ним, понимает, что он рвется из ее горла.