Ошибка евнуха

Досужие языки упорно разносят эту историю по всем углам, как куры разносят свой помет, если пустить их в дом. Сколько в ней правды, сколько вранья, сколько похоти, требующей удовлетворения не блудом, так словоблудием, — то нам неизвестно.

Как бы там ни было, однажды в столицу одного из бесчисленных эмиратов, на которые распался некогда могущественный Арабский Халифат, и правда прибыли два высоких гостя (о том имеются пометки в дворцовой хронике). Один из них — Мамуль, юный принц Хачистана (да пребудет с ним Аллах великий, милосердный до скончания дней его); другой — прославленный под луной ученый и мудрец Аль-Маразми, седобородый, как джинн. Оба они прибыли в гости к великому эмиру, но случился досадный казус: гонцы принесли весть о приближении вражеского войска, и эмир вынужден был спешно отбыть на границу, что он и изложил в извинительном письме, которое зачитал гостям его визирь Ибн-Обдур.

Кроме сожалений, выраженных эмиром в связи с невозможностью насладиться бесценным обществом и др. и пр, в этом письме также предлагались увеселения, призванные хоть как-нибудь восполнить вынужденную неучтивость хозяина. Помимо прочеготот любезно предлагал своих наложниц, перепоручая гостей заботам старшего евнуха Кучабаба — человека хоть и нового в гареме (его предшественник скончался незадолго до того), но единственного, кого можно было бы обременить столь ответственной миссией. Эмир был настолько щедр, что дарил каждому из гостей по наложнице — той, которая придется им по вкусу.

Признаться, эта любезность повергла свиту юного принца в смятение. Дело в том, что принц не только был девственником, но и воспитывался так, будто бы черный пух не темнил его щеки, голос не грубел, а томление в причинном месте не гнало прочь ночной сон. Бесчисленные няньки кормили принца с золотой ложечки, мыли, одевали и уберегали от всего, что могло бы хоть сколько-нибудь приблизить его к взрослению. С помощью астролога, однако, было решено: звезды благоприятствуют тому, чтобы именно сейчас принц впервые вкусил сладость плотских утех.

Евнух Кучабаб особо рекомендовал для него наложницу Фатьму — опытную, роскошно-зрелую, искушенную в делах любви, как райская гурия. Именно в ее умелых руках девственное естество принца оживет наилучшим образом, именно ее опытное лоно обтянет его так сладко, как это только возможно под луной.

Нашлась достойная услада и для Аль-Маразми: недавно гарем пополнился новой покупкой, приобретенной у пиратов — не только юной и прекрасной, как розовый бутон, готовый вот-вот распуститься, но и ученой, как все визири эмира, вместе взятые. К тому же красотка все еще была девственна, что составляло особую сладость для седовласого мудреца, который мог бы, раскупорив ее нежное лоно, побеседовать потом с ней о Платоне и Сенеке. Звали ее Айни.

Обо всем об этом Кучабаб знал от гаремных бабок (бывших любимых наложниц), которым и поручил подготовить все как следует. Сам он не только не отличил бы Айгуль от Айни, но и с трудом находил путь из гарема в покои эмира, ибо был близорук, как крот.

Премудрый Аль-Маразми изъявил такое •••

нетерпение, что не успело солнце закатиться за зубцы дворцовых стен, как наложницы были вымыты, причесаны, умащены благовониями — и поданы гостям.•  •  •

не задохнулся. Коснуться ее тела казалось ему величайшим счастьем и одновременно величайшим кощунством. Он поднял руку и застыл.

— Не бойся. Не укушу... — гурия схватила его руку (Мамуля будто ужалило сладкое жало) и положила себе на бедро. Ладонь ощутила тепло и нежность шелковой кожи...

Холодея, принц водил рукой по ее телу, не решаясь приблизиться к заветным местам.

— Тебе... нравится? — шепнул он.

— Нууу... эээ... скорее да, чем нет.

Сквозь ладони в него перетекала дрожь ее тела. Мамуль вдруг ощутил то, чего никогда раньше не ощущал: его руки говорили с ней без слов. Ладони и пальцы рассказывали ей, как она прекрасна — и та отвечала, Мамуль чувствовал это, — отвечала ему, только он не знал, как понять ее ответы.

— Ты гладишь меня, как собаку, — тихонько рассмеялась гурия.

— Это... плохо? Смешно? — вспыхнул Мамуль.

— Нет, что ты... На рынке меня трогали совсем иначе.

— А как надо? — спросил юный принц. «Мне говорили, что ты все покажешь» — хотел добавить он, но почувствовал, что этого говорить не стоит.

— Не знаю. Мне хорошо, — она снова рассмеялась, и Мамуль понял, что ей и правда хорошо. Он вдруг ощутил ее кожу — как по ней скользят его, Мамуля, руки, вливая туда волны тепла, — и сам задохнулся от этого тепла, подступившего к горлу...

— И... что дальше? — хрипло спросил принц, когда почувствовал, что еще немного — и он разорвется, как старый мех с вином.

— Наверно, тебе следует поцеловать меня, — пробормотала она, улыбаясь уголками губ.

Мамуль глядел на эти пухлые лепестки роз, чувствуя, что прильнуть к ним страшнее, чем прыгнуть со скалы... но лепестки вдруг сами приблизились к нему и ужалили влажным огнем в лоб.

— Ты славный, — сказали лепестки, будто оправдываясь, и ужалили снова.

Сладкий яд пробрал Мамуля до костей.

— Ты милый, — говорили лепестки, — и я рада тебе. Рада, что первым будешь ты... Я рада. Я рада... — и снова и снова жалили его в лоб, в нос и щеки, как ребенка. Мамуля будто окутал сладкий кокон, лишивший его дыхания. Гурия шептала ему, как она рада, целовала его и плакала, чем дальше — тем сильнее, всхлипывая между поцелуями и вымазывая его солью своих слез.

Почему-то именно эти слезы лишили его разума, и тело принца вдруг стало действовать отдельно от головы, которая не могла думать ничего, кроме «великий Аллах!... «Руки его обхватили нагую фигурку и крепко прижали к себе, губы перехватили жалящие лепестки и всосались в них, сгорая во влажном огне...

Мамулево тело вдруг ощутило, как ему мешает одежда — и мгновением спустя та валялась на коврах, покинув своего хозяина (хоть он никогда в жизни не раздевался без помощи нянек); руки его вжимали, вдавливали в себя податливую плоть, дрожавшую под ними, губы выкусывали из соленых лепестков поцелуй за поцелуем...

Обжигающий вихрь подхватил два тела, слепленные грудь к груди, и швырнул на ложе, и там принц все глубже врастал в живое блаженство, трепетавшее под ним, — языком, грудью и удом, который •••

горел в тесной утробе; бедра вталкивали его вглубь все сильней и быстрей, и очень скоро толчки слились в сплошную дрожь, звеневшую в едином крике обезумевших детей, которые вдруг перестали быть детьми и вместе коснулись запретной грани...•  •  •

ужасные вести: великий эмир Аль-Бубух убит, вражеское войско движется к дворцу и не сегодня-завтра будет здесь.

Хачистанский двор в панике засобирался домой. Юный принц Мамуль непрерывно обнимал свою новую наложницу, не отходил от нее ни на шаг и время от времени целовал прямо на глазах у правоверных, откинув ей хиджаб. Нянькам, делавшим ему замечания, он орал — «всех казню!» — и вновь приникал к сладким устам.

— Кого будем казнить? — спросил его палач, которому сказали, что есть работа.

— Казнить?... — недоуменно переспрашивал принц, щупая сквозь шелк тугие грудки Айни. — О чем ты? Уйди прочь!..

Когда караван уже выходил из дворца, его догнала какая-то девушка и повалилась в ноги принцу:

— О великий господин! Возьми меня с собой! Старик, который говорил, что заберет меня к себя, отдал душу Аллаху прямо на любовном ложе! Я не хочу оставаться в этом обреченном городе! Не отвергай меня, прошу тебя! Я обучу вас с Айни всем тонкостям любовной науки...

К ней ринулся было стражник, но Мамуль махнул рукой:

— Хорошо, я беру тебя, только не ори...

Что было дальше — доподлинно неизвестно. Дошло до нас только то, что спустя считанные дни дворец великого эмира был жестоко разграблен, а хачистанский караван так и не вернулся домой.

Известно, однако, и то, что спустя некоторое время в округе появился непобедимый воин. Прошло несколько лет — и он стал султаном одного из прибрежных городов, давших отпор захватчикам. С ним были две прекрасных женщины — одна младше, другая старше. Первая стала его женой, вторую он отпустил, одарив золотом, награбленным в походах. Все знали, что султан хорош на коне и в доспехах, а истинной хозяйкой города была султанша Айни, умевшая со всяким говорить на его языке.

Несмотря на все совпадения, в них все же трудно поверить — слишком далеко отстоит блистательный султан Мамуль от беспомощного принца. Впрочем, на все воля Аллаха великого, милосердного, и смертным неведомы пути Его...