Ирина Васильна

Вера Иванна, худощавая преподавательница математики и бывшая классная руководительница, объявила: "Дети, быстренько уберите тетради и книги со столов. Нужен только чистый листок и ручка. Сделаем быструю проверку, контрольную работу на двадцать минут." Вера Иванна произносила эти слова с скрипучим голосом, улыбаясь своим тонким безжизненным губам, но ее глаза излучали злобу, а в ее скрипучем голосе звучало злоебучее удовольствие. За спиной ее она получала прозвище "мымра". Иван же называл ее "дьяволицей". Вся страшная и мрачная жизнь, которая началась для него в этом учебном году, была связана с "дьяволицей".

Ярким и солнечным утром 1-го сентября они сидели в классе, загорелые и свежие, шумно разговаривали друг с другом - наговорят много веселого о лете - и ждали прихода Ирины Васильевны. Иван ждал больше всех. Его ожидание проникало через шум класса как сквозь мечту. Он ждал, что вскоре войдет в класс эта высокая и полная женщина с причесанными назад темными волосами, в красивом бордовом платье, подчеркивающем ее пышное тело, с скромным, но тем не менее соблазнительным декольте и на высоких черных каблуках. Она будет двигаться спокойно и уверенно, держа голову и грудь высоко поднятыми, повернется к классу лицом и на мгновение задержит свой взгляд на поиске его, Ивана. Затем она произнесет тихим глубоким голосом приветствие: "Добрый день, дети". И от этого запретного счастья приятно щекочется в животе, а душа наполняется сладостью детской радости. Ирина Васильевна преподавала русский язык и литературу, была классной руководительницей и особенной радостью для Ивана. А он был ее неизменным любимчиком, вызывающим зависть и ревность отличниц-зубрил.

В коридоре за дверью сквозь шум класса расслышал Ваня приближающиеся шаги, и радости исполнилось все его существо. Дверь распахнулась и... вместо Ирины Васильны в класс скорее прокралось, чем вошло, существо неопределенного пола и возраста, среднего роста, тощее и сутулое. Редкие белесые волосы были ровно подстрижены под горшок, тонкий острый нос выдавался далеко вперед, как бы постоянно что-то вынюхивая, маленькие темные глазки на бледном лице недобро мерцали из глубоких глазных впадин. Серое глухое, мешком висящее, как на скелете, платье только и позволяло догадываться, что существо это -- женского пола. Иван вздрогнул -- будто черная туча затмила сияющий день и повеяло холодом. "Дьяволица," -- подумал он, с отвращением и страхом глядя на существо. Следом за "существом" в класс вошли директор школы, высокий пожилой мужчина, нервный, худой и седой, и юноша-переросток, чуть ли не выше директора, в котором все сразу узнали Витьку Бетюкова из старшего класса. Лицо у Бетюка было, можно сказать, смазливое, и сам себя он считал неотразимым красавцем. Но что-то наглое и развратное было в этих немигающих глазах навыкат и в презрительно-брезгливо опущенных вниз уголках рта.

Директор поздравил всех с началом нового учебного года и сказал, по своей привычке запутанно и неоднозначно, как бы рассуждая сам с собой и понижая голос в конце каждого предложения: "У меня для вас две новости. Хорошие или плохие? Кто знает... Хорошие, полагаю. Говорят, все к лучшему меняется. Хотя... Ну, ладно, к делу. Итак, у меня для вас две новости. Новость первая. Вот Вера Ивановна -- ваш новый учитель математики и новый классный руководитель. Прошу любить и жаловать." Любить и жаловать? Это звучало для Ивана жестокой насмешкой, и он выкрикнул с места, вызвав злорадные ухмылки зубрил-отличниц: "А Ирина Васильна?" "Ирина Васильевна? -- задумчиво переспросил директор, -- Ну, что ж, Ирина Васильевна... Н-да... Она женщина..." "Что вы говорите?" -- иронично удивился кто-то вполголоса, и весь класс прыснул. Директор не обратил на это внимания, но длинный нос Веры Ивановны дернулся в сторону шутника, и глубокие глазки злобно сверкнули. Директор продолжал : "Ирина Васильевна, конечно, опытный преподаватель. Все мы ее уважаем. И вы, я знаю, ее любите. Но... Есть тут несколько "но", и вот -- одно из них." Директор ткнул пальцем в стоявшего рядом с ним Бетюка. "Бетюков. Вы его, я думаю, знаете. Он -- наша вторая новость. Н-да... Не сказал бы, что хорошая. На второй год остался. Да, Бетюков остался на второй год, и будет теперь учиться с вами. Прошу любить и жаловать." Эти слова показались жестокой насмешкой уже не одному Ивану -- Бетюка все хорошо знали, и многие были жертвами его и его дружка Наума шакальего разбоя. Директор помолчал и, наконец-то, закончил: "Вы теперь семиклассники , взрослые и непослушные. Бетюков вот тоже... А Ирина Васильевна, как известно, женщина мягкая. И мы -- педсовет и я -- решили дать вам классного руководителя построже. Итак -- приятной вам всем учебы." Директор вышел. Вера Ивановна повернула свой длинный нос к Бетюкову и неожиданно мягким голосом, к удивлению всех назвав Бетюка по имени, сказала: "Садись, Витя, за свободный стол. Я думаю, наш директор не совсем прав, что ты -- плохая новость. Я думаю, мы найдем общий язык и будем работать вместе. Правда?" "Конечно, какой базар," -- неожиданно серьезно, без тени усмешки, ответил ей Бетюк и сел за последний стол у стены. "Вот это деловой разговор, -- похвалила Вера Иванна бетюковскую сговорчивость, -- Молодец! Уверена, ты еще для других примером дисциплины будешь." Дети со смущением наблюдали эту невиданную сцену. Они слишком хорошо знали, примером какой дисциплины мог быть Бетюк. Ведь речь не шла о веселых проказах для общего смеха -- Бетюк издевался и унижал.

Вера Иванна немного выпрямилась, чтобы лучше обозреть класс. Ее отталкивающий нос перемещался туда-сюда и, наконец, указал на маленького светловолосого Мишу Феофанова, которого все называли Мишей. Все любили умного, спокойного, улыбчивого Мишу, но его иногда подводило "горе от ума" - он был необычайно сообразительным для своего возраста и время от времени не мог сдержаться и произносил замечания вроде тех, что были сегодня. Ему простили эти шалости из-за ангельского характера и приличной успеваемости. Вера Иванна приблизилась к Мише в грозной тишине, тревожно мигая голубыми глазами, окруженными светлыми ресницами. "Ты," - она резко прошипела без мягкости или даже вежливости в ее безжизненном голосе. "Ты. Фамилия?" Миша сжался - никто из учителей таким образом с ним не разговаривал - и пробормотал: "Феофанов." "Феофанов, я хочу видеть твоих родителей послезавтра в 7 часов вечера в учительской," - грубым скрипом провозгласила Вера Иванна. "Зачем?" - испуганный шепот Миши спросил. "Зачем?! - острый нос приблизился к лицу Миши, угрожая ему. - Потому что если ученик произносит нецензурные выражения перед директором школы, значит, его воспитание имеет серьезные проблемы." Тихий класс не верил своим ушам и глазам. Такой несправедливости они еще не видели в этих стенах. В течение нескольких минут солнечный и добрый мир вдруг изменился, став мрачным и жестоким. От этого слабого создания веяло леденящим цинизмом, который превосходил жестокость и подлость бетюков и наумов. "Женщина-дьявол," - тихо прошептал Иван. Вера Иванна мгновенно обернулась, и нос-компас указал на Ивана. "Что?" - она высокомерно и зловеще проговорила. "Я не вам," - тихо ответил Иван, внутренне содрогаясь, но смело перенося ее злобный взгляд. "Женщина-дьявол" несколько мгновений подозрительно смотрела на Ивана, затем повернулась и пошла к доске начинать урок математики.

С этого дня их единодушный класс превратился в мрачное государство. Бетюк незамедлительно собрал вокруг себя всех подлых и испорченных, и, под покровительством Веры Ивановны, установил темную диктатуру физической силы, злобы и несоответствующего возрасту разврата. Страх быстро распространился -- класс развалился, и каждый оказался на своей части поляны. Питая ненависть ко всем, Вера Ивановна питала к Бетюку и его приятелю Науму поистине адскую преданность -- она подсказывала им на контрольных работах, защищала перед директором, объясняя, что у этих детей сложное детство и к ним нужно относиться с особой заботой. Она даже спасла Бетюка от колонии, развернув скандал в полиции и выступив его поручителем. В результате этой "особой заботы" Бетюк и Наум стали ещё более наглыми, а Вера Ивановна со маниакальным наслаждением следила за тем, как они издеваются над бедными учениками, цинично заявляя на совещаниях, что таким образом они укрепляют дисциплину в школе.

Иван питал к Бетюку священную ненависть, но до поры до времени судьба их не сталкивала. До тех пор, пока Бетюк не обратил гнусное свое внимание на Ирину Васильну. Когда первый раз в том, седьмом, школьном году Ирина Васильна вошла в их класс, гордо подняв красивую голову и большую грудь, в нарядном своем бордовом платье, и, глядя на Ивана большими карими глазами, сказала классу негромким глубоким голосом: "Здравствуйте, дети", сладкое томление ваниной души было грубо прервано и, вообще, вся святость момента была опаскужена хриплым бетюковским шепотом, донесшимся до Ивана с последнего стола: "Е-о-о, вот это телка!" Иван вздрогнул от гнева и отвращения, будто по лицу его провели грязной мокрой тряпкой. Бетюк в свои неполные шестнадцать лет считал себя опытным бабником, хотя, как мог понимать Иван, сексуальный опыт его ограничивался коллективными соитиями с Танькой Егоровой из восьмого класса. Танька, второгодница, крупная, развитая, но какая-то сутулая и совершенно дебильная девица лет семнадцати с вечно слюнявым ртом, жила в одном с Бетюком дворе. Двор этот был рассадником районной шпаны и часто служил притоном для более серьезных "товарищей", "откинувшихся" с зоны и спешивших вкусить запретных плодов свободы. Действовал притон в квартире танькиных родителей-алкашей, взимавших с гостей легкую дань совместно распиваемой водкой. Слюнявая Таня тоже входила в "пакет услуг". Вдохновленные их примером, Бетюк с малолетками-"шестерками" пригласили Таньку на чердак, угостили "осенним садом" и сделали предложение. Танька не отказалась, но поставила условие: по трешке с носа, и если кто не попадает с трех раз - выбывает. Ваня услышал эту романтическую историю случайно, сидя незамеченным в уборной, куда Бетюк с Наумом зашли покурить, и Бетюк с небрежной удалью своим хриплым блатующим голосом, растягивая гласные, посвящал корешка в интимные подробности, хвастливо закончив: "Ну, я-то, само собой, с первого раза въехал." Ивана услышанное поразило. Всякий раз, когда он видел теперь слюнявую Таньку, он, помимо воли, представлял ее себе лежащей на спине в позе готовой для духовки курицы, с закрытыми глазами и неизменно слюнявым ртом, а вокруг нее - толпу алчущих сопляков со спущенными штанами. Он отворачивался, борясь с приступом тошноты. Однажды Иван услышал, как Бетюк, набивая себе цену перед слушавшими его, распустив слюни, "шестерками" и, видимо пребывая в бреду своих сексуальных фантазий, заносчиво сказал: "Да хер ли, Танька... Танька - блядь. Это я так, для пацанов. Я и настоящую телку могу снять." "Как это настоящую?" - спросило его сразу несколько голосов. "Ну, путевую... Которая не за деньги долбится, а для кайфа. Как Ирина-училка, к примеру." Все притихли, пораженные столь неожиданным взглядом на учительницу литературы, и кто-то протянул смущенно-недоверчиво: "Ла-адно... Че, Ирина Васильна, она эта, что ль?.." "Е-о! Ну, ты сказал! А то нет! -- авторитетно усмехнулся Бетюк, -- Баба в соку, одинокая. Всасываешь маленько?" "Ну, и ты с ней, что ль... Ну, эта... Она те даст, что ль?" -- ошеломленный услышанным, не унимался любопытный. Но Бетюк только загадочно усмехнулся и вместо ответа дал спрашивавшему легкую затрещину. Обида, ревность и ненависть к Бетюку, поднявшему грязную свою лапу на светлое ванино чувство, снедали Ивана. К ужасу своему он увидел, что хвастливый треп Бетюка был не вовсе пустой болтовней -- Бетюк принял меры: не отличавшийся доселе аккуратностью и чистотой, он вдруг заявился в школу модно постриженным, одетым в джинсы, бывшие тогда, в конце шестидесятых, редкой роскошью в закрытой Самаре, и в пиджаке -- как заправский стиляга с карикатуры, высмеивавшей "их нравы". Его мать заведовала буфетом в штабе Приволжского военного округа, обожала свое нерадивое, но гуляющее на свободе, в отличие от старшего, дитя, ничего для него не жалела, а проблемы "достать" у нее не было. Кстати, по слухам, известная доля добываемого в округе добра перепадала и "мымре". И вот на глазах у всех Бетюк превратился из небрежно одетого и не всегда чистого разгильдяя в вылощенного модника-стилягу, смутив этим даже "мымру" и Наума. Но "мымра" обратила эту метаморфозу ему на пользу, представляя теперь Бетюка, как пример внешнего вида. Бетюк неожиданно "подналег" на литературу и русский, в которых был ни бум-бум. Он вызубривал домашние задания и на уроках Ирины Васильны с заискивающей улыбкой тянул руку, просясь к доске. Ирина Васильна отнеслась к его неожиданному рвению со сдержанной благожелательностью. Но Бетюк, выходя к доске, нес невпопад такую чушь и демонстрировал такое тупое неприятие родного языка и родной литературы, что снисходительность вскоре сменилась прежней неприязнью. К тому же, Бетюк пожирал ее пышные прелести столь откровенным взглядом, что, будучи женщиной взрослой и чувствительной, Ирина Васильна быстро поняла причину метаморфозы и повела себя с Бетюком жестко и неприязненно. Провал был налицо. Подлая бетюковская душа этого не вынесла и возжаждала мести. Первым делом Бетюк пожаловался "мымре". "Мымра" в учительской сделала попытку отчитать Ирину Васильну в присутствии директора. "Вы переносите личные свои симпатии и антипатии на учебный процесс. Есть, как известно, ученики из неблагополучных семей, которым следует уделять особое внимание и стараться идти им навстречу, -- скрипела "дьяволица" ткнув свой нос прямо в лицо Ирине Васильне, так что та отстранилась, -- Вот, например, Бетюков. Мальчик из кожи вон лезет, чтобы улучшить оценки по русскому и литературе, а вы не обращаете на него никакого внимания. Более того -- отталкиваете его. И потакаете всяким благополучным баловням вроде Фофанова и этого Ивана, вашего любимчика, которые получают незаслуженные "пятерки". "Ваш "мальчик", -- язвительно парировала Ирина Васильна, -- Как был полным профаном в русском и литературе, так и остался. А из кожи он лезет по другому совсем поводу. Он... Он, будет вам известно, посмел сделать мне предложение стать, ни много ни мало, его любовницей." "Мымра" оторопела. Трудно сказать, какие чувства бушевали в темной ее душе. Наверняка, равность была не последним из них. "А вы... А вы... Одевайся скромнее! Ты в школе, а не на панели!" -- хриплым злобным шепотом выдохнула она. "Что?... Что она несет?!" -- плаксиво-возмущенно закричала, обращаясь к директору, Ирина Васильна. Директор сидел молча, не поднимая глаз, делая вид, что поглощен составлением учебного расписания. Он оказался между двух огней: с одной стороны, он боялся потерять расположение Ирины Васильны. Ведь в кои веки раз завелась в подчиненном ему коллективе женщина, что надо, такая, какую всю свою непростую и скушную жизнь он желал. И именно сегодня, когда старая его жена уехала к родственникам в район, собрался он осуществить давно лелеемое -- пригласить Ирину Васильну в ресторанчик на специально заначенные для этого денежки, а после -- пробраться в ее уютную квартирку и... Э-эх, где наша не пропадала! Но и с Верой Иванной боялся он портить отношения -- "мымрин" брат заседал в районо. Но чувствуя, что вмешательство его необходимо, он все же промычал, не поднимая глаз: "Ну-ну, голубушки, успокойтесь." "Успокойтесь"? Вы говорите, "успокойтесь"? -- взвыла "мымра" -- Успокоиться, когда унижают и без того униженных. Успокоиться, когда школу превращают в веселый дом?!" "Заткнись, ведьма, -- защищалась Ирина Васильна, -- Заткнись, старый демагог! Ты со своей теорией неблагополучных, потакаешь всякой швали. Ты школу в гадюшник превратила!" Ирина Васильна гневно обратилась к директору: "Неужели вы этого не видите? Неужели вы не понимаете, что это катастрофой кончится? Да они зарежут или изнасилуют кого-нибудь под крылышком этой старой ведьмы!" Перепуганный директор продолжал сидеть, как и сидел. "Какой вы... Какой вы бесцветный человек. Вам с бревнами работать, а не с людьми. С детьми, тем более. Уйду я отсюда. И делайте, что хотите," -- с горечью проговорила Ирина Васильна и вышла вон. "Скатертью дорога, -- удовлетворенная победой, злорадно прошипела "мымра" ей вслед, -- Только не думай, голубушка, что на этом все закончилось" "Н-да, вот-те, бабушка, и Юрьев день, -- с унылой досадой, бессмысленно уставясь в разлинованные листы, рассуждал сам с собой директор, -- Вот и в ресторанчик сходили, и квартирку посетили... Опять к этой музыкантше переться? У нее уж и грудь висит и вообще..." Он представил себе пышное упругое тело Ирины Васильны и, задохнувшись невозможным желанием этого тела, сказал со злобой "мымре": "Ну, что вы тут, Вера Иванна, ей-Богу, развели!" "Как это "развели"? -- опешила та, -- Вы что-то забываетесь. Простите, не по должности себя ведете." И она тоже покинула учительскую. "А-а, в жопу вас всех!" -- думая, что остался один, с чувством вслух выругался директор. В это время с легким шорохом из учительской выпорхнула пионервожатая Леночка, которую в пылу скандала никто не заметил. Директор пожал плечами, проводил несытым взглядом вильнувшую в дверном проходе ее круглую девичью попку и прибавил задумчиво: "Н-да-с, в жопу..."

После происшествия Ирина Васильевна еще некоторое время продолжала работать в школе, но "дьяволица" устроила против нее настоящую кампанию заочного осуждения - при помощи братца из района была отправлена комиссия для исследования "промывания мозгов ученикам их развратному поведению" Ирины Васильевны. Ее дни в этой школе были сочтены. Отвергнутый Бетюк на ее уроках вел себя нагло, а в перерывах распускал грязные сплетни о ней. Иван старался не слушать, но однажды, поневоле, все же услышал то, чего стерпеть не смог. Как-то раз, оставшись на перемене в классе, он оказался сидящим рядом с бандой Бетюка. Похоже, они обсуждали женскую часть преподавательского состава, так как кто-то задел больную струну злобной души Бетюка и одобрительно сказал: "Ирина, она постоянно провоцирует." "Зачем ей это? У нее есть деньги. Она спит с офицерами из округа," - без малейшего колебания ответил Бетюк. "Что?.." - с недоверием переспросил кто-то. "Она делает им минет. "Что?". "Прекрати, Бетюк,.." - засомневались несколько голосов, зная о сложных отношениях Бетюка и Ирины Васильевны. Но Бетюк продолжал: "Почему бы и нет? Я сам слышал, как мать моей подруги рассказывала. А она работает в округе, знает все дела об офицерах." "И... и как она это делает?" - нерешительно и с недоверием спросил кто-то. "А как же? За деньги," - ловко объяснил Бетюк, - Принеси пятьдесят рублей. Она обрадует тебя коньячком и сделает минет." Этого Иван уже не мог вытерпеть, и с криком "ты врешь, скотина!" бросился на Бетюка. Тогда он первый раз в жизни вслух произнес такое слово. Неожидавший нападение Бетюк упал на пол, и Ваня с наслаждением нанес несколько ударов по его отвратительному лицу, причинив заметный вред. Но Бетюк был сильнее и более опытен. Он быстро пришел в себя, выбросил Ивана, поднялся и, глядя на него со злобным удовлетворением, будто наконец-то понимая, кто его заклятый враг, произнес: "Мальчишка, черт возьми... А я все время смотрел на тебя и думал, чем же ты мне не нравишься. Ты что же, щенок, на меня обижаешься?" И он начал избивать Ивана, но не безумно и страстно как Иван, а методично и предсказуемо, не оставляя следов: сбил с ног и бил пинками в живот и по почкам. Иван защищался как мог, но все равно получил серьезные повреждения.

На следующем уроке, что было для Вани настоящим несчастьем, была математика. "Дьяволица" сразу почувствовала что-то неладное, особенно потому, что Бетюк не скрывал своей разукрашенной морды, а наоборот, сидел с печальным выражением. "Что здесь произошло? Я хочу знать!" -- громко спросила она со своим злым голосом, входя в класс и сразу увидев разукрашенную морду Бетюка. Ее нос напряженно впитывал пыльный воздух классной комнаты, а ее беспокойные глазки со злобой проникали в лица всех. "Дьяволица," -- подумал Иван с отвращением и в этот момент дьявольский нос безошибочно остановился на нем. "Ты? -- и без ожидания ответа обратилась она к Бетюку тревожным и заботливым голосом, -- Это он, Виктор?" Бетюк запнулся, не хотел выглядеть доносчиком перед всем классом. "Это он? Я хочу знать!" -- настаивала сумасшедшая Вера Ивановна. Иван встал и сказал твердо: "Да, это я." "Ты?.. Ты! Я всегда знала," -- зашипела дьяволица с таким же злобным удовлетворением, как у Бетюка, -- Я знала... Ирина Васильевна подстроила это... Чтобы родители были здесь завтра в семь часов." "Хорошо," -- тихо ответил Иван и сел, скривившись от боли в пояснице.

В общем, жизнь Ивана превратилась в настоящий кошмар. Бетюк подставил ему Наума. Оба они узнали о судимости отца Ивана и теперь издевались над ним, называя его "хмырем". Они поджидали его после уроков около школы и кричали: "Хмырь! Наши братки и паханы - законные воры. А твой - хмырь, получает взятки." В один из самых черных дней его жизни, в конце ноября, на урок литературы пришла не Ирина Васильевна, а пожилая уставшая женщина, которая грустно объявила, что она их новый учитель русского и литературы. С одной стороны, Иван почувствовал облегчение - ему было невыносимо видеть издевательства Бетюка над Ириной Васильевной. Но с другой стороны, он не мог уйти так просто, не попрощавшись... В отчаянии Иван посмотрел на адрес Ирины Васильевны в школьном журнале и после уроков отправился к ней. С трепетом в сердце он подошел к ее дому на Первомайской улице и колебался перед подъездом. Подходящая старушка в оренбургской платке любопытно спросила: "Кому ты нужен, мальчик?" "Ирине Васильевне," -- машинально ответил Иван, сразу испугавшись, что раскрыл свою самую страшную тайну случайной бабке.

"Ах, вот и Ирина Васильна," -- промолвила бабушка с улыбкой, указывая на третий этаж. "Спасибо," -- вежливо ответил Иван и, полный волнения, направился к подъезду. Он не обратил внимания на ледяную грязь под ногами и споткнулся, разбив тонкий лед и попав в грязную лужу возле подъезда. Холодная вода мгновенно пропитала его штаны и перчатки. Он вскочил, выглядя ужасно. Но он не мог остановиться. Дрожа от холода и трепета, оставляя за собой мокрые следы, Иван поднялся на третий этаж и позвонил. За дверью из кожзаменителя послышались шаги, и Иван осознал, что это ее шаги. Его сердце замирало. Дверь открылась -- она стояла перед ним в длинном зеленом халате, который обтягивал каждую ее изгибов тела. "Ваня?" -- вскрикнула она удивленно так громко, что эхо отразилось в пустоте подъезда, пропахнувшей запахом множества кухонь. "И... Ирина Васильна,.." -- прошептал он, заикаясь и почти теряя сознание. Она быстро втащила его в двухкомнатную "хрущевку", включила свет в прихожей и испуганно запрыгала: "Ваня... Ванечка... Что с тобой? Что случилось, Боже мой?"

"Ничего, это ничего... Я просто упал... Я шел к вам и упал," -- говорил он быстро, словно несвязно. "Ваня, ты целиком мокрый и ледяной," -- заметила она, осматривая его внимательно, -- "Давай быстрее раздеваться!" "К-как раздеваться?" -- изумленно спросил Ваня. "Раздеваться полностью," -- вскричала Ирина Васильна обеспокоенно, снимая с него мокрую одежду, -- "Ты можешь получить воспаление легких!" Она сняла с него куртку, перчатки и ботинки и потащила его за руку в спальню: "Идем сюда. Здесь тепло. Я раздену и уложу тебя." В спальне была только большая деревянная кровать и комод с тумбочкой, но комната была небольшой, и эта мебель занимала всю площадь. Ночник создавал особую атмосферу уюта. Ирина Васильна сняла с него свитер и рубашку, начала расстегивать брюки. В зеркале он увидел самого себя в полный рост, голого по пояс и перед ним Ирина Васильна -- ее зеленый халат обтягивал ее спину, выглядывали огромные ягодицы. Все это казалось таким невероятным, словно сон. В следующий момент он увидел свое отражение в зеркале -- он стоял полностью голый перед Ириной Васильной.

"Ой!" -- вскрикнул он в ужасе и, как скромная Венера, закрылся ладонью. Ирина Васильевна засмеялась и легонько похлопала его по круглой молодежной ягодице: "Скорее под одеяло." Иван погрузился в мягкое покрывало, натянул на себя густое ватное одеяло, но продолжал трепетать сильной дрожью, может от холода, может от волнения. "Ой, ты дрожишь так сильно," испугалась Ирина Васильевна и озабоченно пробормотала сама себе - "Нужно что-то придумать." Она убежала куда-то и мгновенно вернулась с флаконом и полотенцем. "Сейчас потру тебя," - сказала она, ставя флакон на прикроватную тумбочку. Иван прищурил глаза. На этикетке он различил пять золотых звездочек и слово "армагнак". "Армагнаком потру - и за щеку," проскользнуло у него в мыслях без всякого умысла. "Ну, давай," - Ирина Васильевна попыталась убрать с него одеяло, но Иван еще сильнее задрожал: "Ой, холодно!" "Что же делать с тобой? Сляжешь ведь," сокрушенно проговорила Ирина Васильевна и решительно добавила - "Знаешь что, давай-ка сперва немного внутрь, а потом я тебя потру. Ты армагнак когда-нибудь пробовал?" "Н-нет," - дрожащим голосом ответил Иван. "Ну, ничего страшного. Это как лекарство. Подожди, хотя бы лимончика принесу."

Ирина Васильевна принесла на тарелочке нарезанный лимон, налила ему четверть стакана и приказала: "Пей." Иван взял стакан в руки и поднюхивал. Аромат был густым и остреньким - приятным, и он выпил содержимое одним глотком. Армагнак обжег его горло, вызвав перехват дыхания. Он закашлялся, и Ирина Васильевна тут же поднесла ему кусочек лимона: "Вот, съешь скорее." Он стал жевать лимон, и сразу почувствовал облегчение. Через мгновение он ощутил, как тепло распространяется по всему его телу. Дрожь прошла, а вместе с ней исчезли страх и волнение. Голова приятно закружилась, стало легко и беззаботно. "А вы, Ирина Васильевна?" - спросил он ее. "Что значит "я", Ванечка?" - не поняла она. "Вы тоже попейте," - сказал он, глядя на нее пристально. Она запуталась под его взглядом: "Да, Ванечка? Наверное, ты прав. И я выпью с тобой. За твое здоровье, Ванечка." Она налила себе полстакана золотистой жидкости и выпила, гримасируя и пожимая плечами. По тому, как легко Ирина Васильевна это делала, Иван заключил, что она делает это не в первый раз. Разогретый армагнаком, Иван немного опустил одеяло, повернул голову и увидел на тумбочке перед зеркалом небольшую фотографию в деревянной лакированной рамке: храбрый военный в летной форме улыбался кому-то, прищуриваясь от солнца.

"Муж", простонала Ирина Васильевна, словно перехватив его взгляд, и с глубоким вздохом добавила: "Ушедший. Прошло уже два года... Он был намного моложе меня - всего лишь парень. Я осталась вдовой до тридцати лет, Ваня, и детей у нас не было. Все откладывали..." Ваня заметил, как уголки ее красивых губ опустились, образуя горькие складки. Волна любви и сострадания захлестнула его по отношению к этой женщине - такой красивой и такой несчастной. Он ласково погладил ее полную руку, которая лежала на одеяле: "Вы... вы такая хорошая, Ирина Васильевна. Самая лучшая! Зачем вы уходите?" Она погладила его по волосам: "Поверьте мне, Ванечка, я не хочу уходить от вас, но видите ли, жизнь бывает жестока. Один злой человек может испортить все добрые дела даже десяти хороших людей. Добрым людям, Ванечка, всегда трудно. Вы - добрый парень, поэтому вам не легко. Пусть Бог хранит вас, Ванечка." Иван никогда не слышал учителей говорящих таким образом - с упоминанием Бога. "Ирина Васильевна", прошептал он страстно и приподнялся, приблизившись к ней. Она взяла его за плечи, положила его на место и склонилась, чтобы поцеловать его в лоб. Он почувствовал, как ее большие груди под халатом задели его голую грудь.

У Вани перехватило дыхание. Странное желание быть ближе к Ирине Васильевне мучило его. Но она выпрямилась и сказала уже другим голосом - энергичным и решительным: "А теперь терпите. Я буду массировать вас. А то вы можете заболеть". Она смочила край полотенца коньяком и сняла одеяло с него. Иван закрыл глаза от стыда и лежал, плотно сжав ноги и вытянув руки вдоль тела. Он не видел, как она смотрит на его гладкое почти юное тело и красивое лицо с опущенными пушистыми ресницами, полным нежности и желания. Он только услышал ее глубокий шепот: "Какой ты красивый, Ванечка". В следующую секунду он почувствовал ее руки на своей груди и смоченное коньяком полотенце. Он дернулся - полотенце было шершавым и холодным. "Терпите, Ванечка", мягко и нежно сказала ему Ирина Васильевна. "Скоро станет тепло". И действительно, спустя минуту, под массажем сильных и ласковых женских рук, Ваня почувствовал тепло. Ему было очень приятно, от коньяка его голова слегка кружилась, и он расслабился, предаваясь этим рукам.

Затем он почувствовал, как теплые ладони Ирины Васильевны опустились ниже и начали гладить его живот, и он услышал ее тихий, слегка дрожащий голос: "Какой ты гладкий, Ванечка." От наслаждения стало щекотно и пусто в нижней части живота. Иван открыл глаза и увидел очень близко над собой ее прекрасное и словно знакомое лицо. Она смотрела на него таким образом, что никто раньше не смотрел. Под этим взглядом Ваня захотел обнять ее и поцеловать, он потянулся к ней, простонал: "Ирина Васильевна..." "Что? Что, дорогой?" - шепотом спросила она. "Я... Я люблю вас, Ирина Васильевна! Люблю вас," - не помня себя шептал он, ощущая напряжение между ногами. "Что ты делаешь, Ванечка? Успокойся," - прерывисто шептала Ирина Васильевна, продолжая гладить его живот. Он протянул руки, пытаясь обнять ее.

Рука запуталась в пояске зеленого халата, он дернул руку, поясок развязался, освободив полы халата, и он, почти теряя сознание, увидел большие белые груди, впадину пупка и черный треугольник лобка. Она тихо вздохнула. "Ирина Васильевна," - шептал он как в бреду, мучимый неизвестным желанием. "Я люблю вас, Ирина Васильевна. Я умру, если вы уйдете." Иван рванулся к ней и, обняв ее ягодицы под халатом, прижался лицом к ее упругому животу: "Я умру без вас. Пожалуйста, сделайте что-нибудь. Я умру..." Она сильными горячими руками взяла его за голову и отстранила его от себя. Наклонившись, она поцеловала его в губы. Затем она выпрямилась, скинула халат и легла рядом с ним на кровать. Под ее тяжестью кровать припала, и Иван, скатившись, впился в ее благоуханный бок.

В следующий миг она, повернувшись к нему, крепко-крепко обняла, и он утонул в ароматной пышности ее тела, объявшей его плотно со всех сторон. Потом он почувствовал, как что-то сильными горячими толчками изливается из него, причиняя нечеловеческое, не испытанное доселе блаженство. Не помня себя, он закричал и тут же затих в ее горячих объятиях от неземного, вдруг снизошедшего на него, покоя, в котором не существовало ни Бетюка, ни Наума, ни "дьяволицы", ни сидевшего отца, ни даже бабушки с матерью, а только обымавшая и как бы поглощавшая его упругая душистая мягкость ее бесконечного тела. И, объятый этим телом, Иван уснул.

Он очнулся от того, что его трясут за плечо. Иван открыл глаза и не сразу понял, где он. Потом увидел склоненное над ним заплаканное лицо Ирины Васильны, вспомнил все и, охваченный великой благодарностью и любовью к этой взрослой женщине, тревожно спросил: "Вы... Вы плачете, Ирина Васильна?" "Да, Ванечка, плачу, -- грустно ответила она, сидя на кровати рядом с ним и гладя его по волосам, -- Совратила я тебя, старая грешница." Резко сев, Иван заговорил быстро и горячо: "Нет, не говорите так! Не говорите слова эти дурацкие! Вы... Ирина Васильна, мне так плохо было до того, как я к вам пришел. А вы... Вы так хорошо мне сделали, Ирина Васильна! Вы... да вы спасли меня просто... Я... Ирина Васильна, я никогда, никогда в жизни этого не забуду!" И не в силах сдержаться, он разревелся, ткнувшись лицом в зеленый ее халат. Она подождала, пока он успокоился, и сказала серьезно и грустно: "Какой ты, Ванечка... Мальчик совсем, а -- настоящий мужчина. Кабы быть мне ровесницей твоей... Дай только Бог счастья тебе, родной мой."

После этого Ирина Васильевна проводила его домой. По пути она сообщила, что завтра собирается уехать из Самары. Она посоветовала ему быть сильным и пожелала счастья. Иван больше никогда не встречал ее и не слышал о ней. Но она навсегда осталась в его жизни первой и неповторимой женщиной, единственной, которая без мучений и страданий в то трудное время его юности подарила ему - хоть на мгновение - радость и спокойствие.