Гастроли

Где-то в последних числах уходящего февраля я забрёл в один прелестнейший чайный клуб, куда меня, по правде сказать, пригласил мой добрый и давний приятель по театральной деятельности — Алексей, впрочем, фамилию его не могу сообщить., ибо лицо он достаточно известное в узких кругах людей широкомыслящих.

Если уж быть до конца честным, а лукавить у меня нет ни малейшего желания, визит мой носил чисто деловой характер. Нужно было переговорить с хозяином клуба, где подрабатывал арт менеджером Алексей, о перспективах празднования Дня рождения Будды, со всеми сакральными обрядами, призванными привлечь доверчивую до экзотики публику.

Переговоры прошли успешно, хозяин клуба-рыжеволосый крепыш средних лет, по имени Стас, не выговаривающий букву «р», охотно согласился использовать мои услуги ведущего. Когда же я прощался в гардеробе с Алексеем, тот многозначительно сообщил:

— А ты помнишь Ирку, ну... панночку? Из «Миргородских жизнеописаний?»

— Ирочку ***енскую? Ещё бы.

— Ирка теперь жена Стаса! Она меня и порекомендовала ему, а заодно и тебя!

— Ирина? — Бог его знает от чего, но я покраснел и сладостное онемение разлилось по всему телу моему. Я вспомнил всё.

Наша театральная Антреприза собиралась на гастроли с потрясающем спектаклем «Миргородские жизнеописания» во Францию. Остроумные и чувственные интерпретации творчества Н. В. Гоголя достаточно модным и известным питерским режиссёром N*** должны были в течении трёх недель ублажать взоры жителей фактически всех городов этой замечательной страны.

К тому же я договорился со своей девушкой Катенькой о её приезде в Лиль под конец гастролей, что бы провести несколько дней вместе.

Незадолго до начала поездки у нас произошел новый ввод — ушедшую актрису заменила новенькая, которая должна была играть панночку. Роль у неё была чисто мимическая. Однако сцена соблазнения главного героя была столь удачно ею решена, а стоны при выключенном свете настолько впечатляли воображение, да и, кроме того, казённое нижнее бельё, выполненное в духе 19 века так шло точёной фигурке новенькой, что осветители, засматриваясь на это чудо, забывали вовремя тушить свет. Да что там осветители! Даже лилипуты, которые играли чертей, теряли дар речи.

Звали это чудо Ира. Просто Ира. Только-только окончившая театральный институт. Меня поразили тогда её голубые глаза, огромные и холодные, она будто светилась внутренним холодным светом, как рыбка-неонка. Красивая шейка, тонкая талия и длинные белокурые локоны. Фигура достаточно тонкая, но чрезвычайно изящная в своей эфемерности. Небольшая, но упругая грудь венчалась уверенными и ясно читающимися даже сквозь блузку и бюстгальтер горошинками.

Но не это приковывало взгляд, а красота отрешённости и недоступности.

Новенькая буд-то и не замечала никого вокруг, погруженная в мир театральных грёз и романтических мечтаний о предстоящем поприще Русской Актрисы. Она никогда первой не здоровалась, зачастую, глядя как бы сквозь, хотя в этом не ощущалась надменность, скорее, внутренняя концентрация. Иногда Ирина казалась достаточно замкнутой и, в тоже время, неожиданно дерзкой, если пытались отпускать при ней «пошлости» и «скабрезности», как она говорила убийственно уничтожающим тоном со сверканием молний в глазах. Ни дать ни взять Шарлотта Рэмплинг из «Ночного Портье».

Когда же она улыбалась или с профессиональным трепетом и восторгом смотрела на своего маститого партнёра по сцене, замечательного комедианта в летах, правда, пока всё ещё не совсем традиционной ориентации, ей как-то прощалась небесная холодность — так сокрушительно обаятельно показывалось её глубоко спрятанное солнышко...

И вот аэропорт. Рядом со мной мой замечательный друг Леша, слегка выпивший. как и любой нормальный русский человек, предвкушающий выезд из родной страны на Запад. Чуть поодаль — Ирав в чёрных стильных очках, в чёрном плаще с поднятым воротником, затянутая пояском на талии. Облегающие джинсы с аккуратными изнаночными отворотами пред голенищем сапожков на изрядном каблуке. Пожалуй ничего особенного.

Однако я ловил себя на мысли, что хочу и хочу смотреть на неё, и чем больше хочу, тем больше мне это нравится. Что за непостижимый магнит? Я с трудом переключался на треп с Лёшей, не смотря на то, что моя стрелка ниже пояса все сильнее показывает на «север».

Алексей, жизнелюб — энерджайзер с гладкими, светлыми волосами. легкой бородкой а"ля Грымов, синими глазами, скорее худощавый, не высокого роста, был необычайно дружелюбен и любвеобилен, полагаю, что был бы у него собачий хвостик-без устали вертел бы им.

— ... вот, Лешенька, — продолжал я — так о чем мы? Ах. Да... и Катюша ко мне приедет в Лиль.

— А я знаешь, что решил? — вдруг посерьёзнел Алексей, перехватив мой взгляд на Ирину — вот увидишь — новенькой овладею, и это будет правильно!

Он довольно рассмеялся.

Его откровенность меня не приятно задела.

Гастроли начались, нам предстояли прогоны, гримерки, сборки-разборки реквизитов,

переезды, гостиницы, совместные званые ужины, и т. д и т. п.

Отношения внутри труппы были, пока что, радушно-благожелательны. Лёша откровенно приударял за Ирой, буквально каждую минуту увиваясь и болтая без умолку на всякую тему с лёгкостью, поражавшей меня необычайно. Ире, казалось, нравилось его общество, однако о значительном продвижении к желаемой цели не могло быть и речи. Костюмерша, полная и простодушная тетя Галя, поплёвывая на утюжок, довольно констатировала

— Ничяго у тебя, касатик не выйдет, не тот у нашей эмансипе норов.

А я... я разрывался уже между двумя женщинами — той, что в моей памяти, оставленная дома Катенька, моя милая и прекрасная, такая родная и знакомая. И той, которая здесь, каждый вечер в одном дезабилье — роковая, холодная красотка, стонущая с легкой хрипотцой так, что хотелось любым способом сбросить накопившееся напряжение. О. как я хотел её! Но будто комок подходил к горлу, я не мог связно произнести и двух слов, когда встречался с ней взглядом.

Каждый раз, когда перед её выходом мы несколько мгновений сидели вместе за кулисами, я втягивал запах её тела и, прикрыв глаза, дескать, от усталости, сквозь щель расставленных пальцев пожирал взглядом все линии тела её и бугорки за декольте пеньюара и бедро, открывающееся сквозь разрез рюшечных белотканных панталончиков. Панночка одевала их на голое тело. Без трусиков.

Как-то раз, после особенно удачного действа, возвращаясь с поклонов, я осмелился чуть приобнять её и... неожиданно для себя куснуть в мочку. Ирина засмеялась и сказала, что Русскую Актрису съедят голодные коллеги из-за мизерных суточных. Однако отношения наши стали гораздо теплее и неформальнее.

Ещё через некоторое время, за бранчем, я подсел к ней и, набравшись смелости, стал путано рассуждать о реках которые текут по планете Человек, пытаясь водить пальцем по её жилкам на руке, иллюстрируя мысль. Какая у неё оказалась нежная и гладкая кожа! Она не одёргивала руки и задумчиво улыбалась одними глазами, буд — то на миг на её ледовом континенте распустилась ромашка. Мне нравилось всё: и её молчание и её полуулыбка и ее неглубокое, но достаточное декольте, уходящее галочкой золотой цепочки с крестиком в ложбинку не большого, но упругого бюста.

Алексей же был не на шутку раздосадован бесплодностью усилий. Теперь уже мужское самолюбие тянуло его за крюк к необходимой и желанной победе. Часто, на ночь он удалялся, чтобы «выгулять Ирку», но каждый раз возвращался ни с чем. Я этому необыкновенно был рад, что впрочем, удачно скрывал, поддакивая его сетованиям.

***